«Потерянные в переводе»: о некоторых бессознательных аспектах профессиональной идентичности специалистов помогающих профессий

Евгения Фоминых

психоаналитический психотерапевт, психиатр, специалист ЕКПП-РОССИЯ

Нижний Новгород

«Everyone wants to be found»

[«Каждый хочет понимания»]

х/ф «Трудности перевода»

(Lost in Translation), США, 2003

Про хорошего специалиста, знатока своего дела мы говорим: «Это его призвание». В русском языке слово «призвание» имеет несколько значений: 1) склонность, внутреннее влечение к какому-либо делу, какой-либо профессии (при обладании или при убеждении, что обладаешь нужными для того способностями); 2) роль, задача, предназначение; 3) действие по глаголу «призвать-призывать», призыв, приглашение [10]. Какого рода люди «слышат призыв» и посвящают себя профессии психоаналитика, психолога или психотерапевта? Что толкает их на этот путь? Что заставляет их день за днем заниматься трудной и часто болезненной работой - проникать во внутреннюю жизнь других людей, чтобы понять их психический опыт и сообщить о своем понимании?

Широко известно мнение Зигмунда Фрейда, высказанное им в знаменитой статье «Анализ конечный и бесконечный» (1937), что психоанализ — одна из трех «невозможных» профессий (наряду с воспитанием и руководством), где «с самого начала можно быть уверенным в неудовлетворительном результате». Помимо особенностей личности пациента, к факторам, определяющим терапевтический успех или неудачу, Фрейд относил «качества аналитика». Фрейд опирался на мнение Ш. Ференци (1927), который указывал, что успех в значительной мере определяется тем, насколько аналитик «выучился на своих ошибках и заблуждениях» и справился «со слабыми сторонами своей личности» [11, с. 52].

Р. Р. Гринсон (1967) полагал, что искусность психоаналитика основывается на его психологических процессах, которые также формируют его личность и характер [1, с. 385]. Он отмечал, что «на самом деле невозможно отделить умения аналитика от его личностных черт, причем и то, и другое связано с мотивациями» [1, с. 416]; «те мотивации, которые привели [терапевта — Е. Ф.] в сферу психоанализа, также оказывают влияние на то, как он работает со своими пациентами» [1, с. 386]. Мотивы выбора психоаналитической или психотерапевтической карьеры влияют на теоретическую ориентацию терапевта, предпочитаемую технику, подход к лечебной работе. Многие авторы указывают, что, помимо сознательных альтруистических намерений, выбор помогающей профессии обусловлен бессознательным стремлением совладать со своими внутренними конфликтами. В психоаналитической литературе описаны характерные для многих психотерапевтов и психоаналитиков специфические паттерны объектных отношений и конфигурации «влечения-защиты», повлиявшие на их профессиональный выбор [1, 2, 3, 5, 7, 9,15, 16].

Так, распространенным мотивом выбора помогающей профессии могут быть сублимированные «фантазии спасения», связанными с детскими переживаниями - смертью или продолжительной болезнью кого-то из близких родственников, депрессией матери, напряженными отношениями между членами семьи [2, 3, 9, 15, 16].

В детстве многие представители помогающих профессий были чувствительными, восприимчивыми детьми, исполнявшими в семье роль «психотерапевтов» или «детей-родителей» по выражению семейных терапевтов. Часто их близким было свойственно избегание, отрицание или вытеснение болезненной психологической реальности, и будущие терапевты, движимые бессознательным желанием спасти депрессивную мать или других значимых родственников, искупить грехи прошлого, загладить вину за причиненный им вред, становились своеобразными проективными «резервуарами» для их нежелательных переживаний [2, 3, 9, 15]. Olinick (1980) поясняет: «Ребенка принуждают быть идеализированной материнской фигурой и, помимо того, стать главным спасителем этой страдающей женщины или мужчины; сексуализация и гендерные аспекты мотива спасения могут проникать в мужские-женские линии развития и пронизывать их». Сублимация этого стремления может побудить сделать выбор в пользу одной из помогающих профессий [3, с. 29].

Одним из вариантов «фантазии спасения» является т. н. «синдром замещающего ребенка». Замещающий ребенок занимает место кого-то другого в семейной системе — недавно умершего сиблинга или родственника. Он неосознанно принимает на себя роль «спасителя» семьи», призванного исцелить родных от горя или вызволить из кризиса.

По мнению некоторых исследователей [3, 14], к замещающим детям можно отнести Зигмунда Фрейда. Фрейд родился старшим из восьми детей через три месяца после смерти своего деда по отцовской линии, раввина Шломо Фрейда; именно в честь деда Фрейд получил свое еврейское имя Шломо. Отец З. Фрейда Якоб не обеспечил достаток для своей семьи; детство и юность З. Фрейда были бедными, хотя настоящей нужды все же не было. В 1859 г. Якоб Фрейд, потерял свое дело и семья переехала из Фрайберга (Моравия) сначала в Лейпциг, а затем в Вену. Неясно, на какие средства жила семья после переезда в Вену, но известно, например, что однажды им пришлось сдавать комнату жильцу [8].

Фрейд воспитывался как обожаемый старший сын, любимец матери. По словам Э. Джонса, «геройское облачение плелось еще в колыбели» [4, с. 21]. Он родился в «сорочке», что было приметой счастливого будущего. Старуха-крестьянка, с которой молодая мать столкнулась в булочной, предсказала ее первенцу счастье и славу в будущем, и Амалия Фрейд твердо в это уверовала. В 11 лет в одном из венских ресторанов Зигмунд Фрейд услышал второе предсказание: поэт-импровизатор предсказал, что он станет министром.

У Зигмунда Фрейда было пять сестер и два брата. Первый из его братьев, Юлиус, родился, когда Зигмунду было 11 месяцев, но прожил лишь 8 месяцев; в том же году умер 20-летний дядя Зигмунда Юлий, брат матери. Рождение, а затем смерть брата почти наверняка нарушили отношения Фрейда с матерью, наложив отпечаток на его дальнейшую эмоциональную жизнь. [3, с. 29; 14, с. 169-170]. В 1897 году в письме Флиссу Фрейд признался в наличие злобных желаний в отношении своего соперника; он полагал, что исполнение этих желаний в связи со смертью брата возбудило в нем упреки в собственный адрес — склонность, которая осталась у него с тех пор [4, с. 22]. Возможно, именно Юлиуса он имеет в виду, когда в «Толковании сновидений» анализирует свой сон о призраке «Non vixit» [лат. «не жил» - Е. Ф.] и вспоминает Брута, убийцу Юлия Цезаря [13, с. 371-374].

Впечатляющим примером влияния детского опыта на профессиональный выбор является история известного американского психоаналитика турецкого происхождения Вамика Волкана, которую он приводит в своих работах [2, с 57-63; 3, с. 29-30]. Вамик Волкан посвятил свою профессиональную жизнь изучению утраты, скорби и идентичности; он является всемирно признанным специалистом в исследовании межнациональных конфликтов. Волкан относит себя к «замещающим детям». Он получил свое имя в честь своего дяди - любимого брата матери, трагически погибшего в молодом возрасте при невыясненных обстоятельствах. Тот, в свою очередь, был назван в честь прапрадедушки — видной фигуры турецкой администрации Кипра, потерявшего имя и положение после введения на Кипре в 1878 г. британского управления. Волкан пишет: «Полагаю, я еще ребенком ассимилировал в свое самопредставление сочетание идеализированных образов дяди и высокопоставленного оттоманского прапрадеда, травматизированного историческим событием. Меня подталкивали к тому, чтобы я был «спасителем» семейного достоинства и благополучия, и, думаю, моя способность к сублимации сыграла определенную роль в том, что я стал психоаналитиком» [3, с. 30].

Роль «спасителя» не только очень рано повышает личную ответственность, но порождает несоразмерное чувство вины. С раннего возраста эти индивиды чувствуют, что их любят не за то, какими они были, а только в той мере, в какой они могут удовлетворять нарциссические нужды окружающих. Чтобы предотвратить потерю объекта или собственное уничтожение, ребенок вынужден развиваться по линии чрезмерного соответствия объекту, т. е. не позволять себе проявлять и развивать собственные способности и интересы, что приводит к серьезным нарциссическим проблемам. Оказание помощи другим становится способом регуляции своего самоуважения. Во взрослой жизни ситуации, когда они не в состоянии исцелить окружающих, являются для них потенциально травматическими.

G. Gabbard (1995) указывает, что многие представители помогающих профессий чувствуют, что в детстве они были недостаточно любимы. У многих психотерапевтов есть бессознательная фантазия о том, что любовь сама по себе целебна. Для них характерно убеждение, что если бы родители достаточно их любили, у них не было бы тех проблем с самоуважением, от которых они страдают. Так же они могут думать, что их менее амбивалентная любовь помогла бы предотвратить нанесение родителям вреда. Терапевтическое рвение часто связано у них с фантазиями о репарации их поврежденных внутренних объектов.

Обратной стороной их самоотверженности и преданности пациентам может быть бессознательное ожидание того, что им «заплатят услугой за услугу»: проявление ими любви к пациентам приведет к тому, что их будут любить, обожать, идеализировать в ответ, они станут центром жизни пациентов. Терапевты могут невольно способствовать расщеплению, при котором они занимают место «хороших» родителей пациента в противоположность «плохим» реальным родителям, которые изображаются эмоционально неадекватными. Усилия, направленные на предложение пациентам любви вместо эффективного понимания, могут привести к нарушению ими профессиональных границ. Эти специалисты склонны мазохистски уступать абьюзным требованиям пациентов, воспроизводя т. о. патологическую ситуацию своего детства; в некоторых ситуациях они бессознательно провоцируют абьюз. Позволяя использовать себя в психотерапевтических отношениях, терапевты преследуют двойную цель — получают мазохистское удовлетворение и повышают самооценку.

Одним из мотивов выбора психотерапевтической или психоаналитической карьеры могут стать трудности в поддержании баланса между близостью и дистанцией в отношениях. Невротическим решением проблемы интимности может стать выбор профессии психотерапевта или психоаналитика [15].

Стремление посвятить свою профессиональную жизнь помощи другим людям может происходить и от либидинозных, и от агрессивных влечений. З. Фрейд указывал на два ранних источника этого интереса, но отрицал их наличие у себя: «После 41-летней врачебной деятельности мое самопознание мне говорит, что, в сущности, я не был настоящим врачом... Из моих ранних лет мне ничего не известно о потребности помогать страдающим людям, мои садистские наклонности были не очень велики, так что она не могла развиться из ее дериватов. Я никогда не играл в «доктора», моя инфантильное любопытство, очевидно, избрало иные пути» [12, с. 344].

Желание проникать во внутреннюю жизнь другой личности, накопление и передача понимания, в зависимости от того, как это бессознательно ощущается, может быть сублимацией анально-эротического удовольствия от получения, добывания, накопления; от контакта с «грязными» сторонами человеческой жизни; являться символическим заменителем фрустрированного детского подглядывания; отсроченной компенсацией за то, что ребенок оказался вне сексуальной жизни родителей; быть символическим актом фаллического проникновения и оплодотворения; бессознательной материнской деятельностью по кормлениею, взращиванию, обучению пациента-ребенка; способом восстановления контакта с утраченным объектом любви [1, 416-426].

По мнению G. Gabbard (1995), выбор помогающей профессии может быть защитным образованием против собственной агрессивности. За стремлением помогать другим людям, желанием исцелять могут скрываться желания причинять боль, лишать чего-либо, разрушать. Отрицание своей «темной» стороны — садизма, ненависти, гнева, агрессивности — препятствует направлению их в конструктивное русло. Те специалисты, кто неизменно, вне зависимости от поведения пациентов, демонстрирует заботу и участие, могут испытывать чрезвычайные трудности при необходимости фрустрировать желания пациентов, в лечении сильно нарушенных пациентов с интенсивным негативным переносом.

Работа в сфере охраны психического здоровья может быть и защитой от желания быть зависимым, от стремления к слиянию, близости. G. Gabbard (1995) указывал, что психотерапевтическая практика идеально подходит для отрицания желания быть объектом заботы, стремления к симбиотическому слиянию, сепарационной тревоги и проекций их на пациентов. Психотерапевтическая практика может быть компромиссным образованием, выражающим одновременно желание близости и защиту от нее [15].

Решающее значение имеет не столько источник терапевтического интереса, сколько степень нейтрализации влечений специалиста; то, насколько тесно деятельность в качестве терапевта все еще связана с фантазиями, продуцирующими тревогу или вину. Р. Р. Гринсон (1967) указывал, что «кормление, взращивание, защита или обучение должны быть свободны от сексуальных или агрессивных подтекстов и не являться, следовательно, ни чрезмерно возбуждающими, ни вызывающими вину» [1, с. 418]. Профессия психоаналитика с установкой на постоянное самонаблюдение предоставляет для этого массу возможностей. А. М. Купер (1987) полагал, что быть психоаналитиком полезно для психического здоровья. Наша «невозможная» профессия позволяет нам изучить огромное количество защитных механизмов, предъявляемых нашими пациентами. Установка на постоянное самоисследование, неизбежное сравнение собственной интрапсихической деятельности с тем, что было увидено у пациента, обеспечивают терапевту бесчисленные возможности по переводу предсознательных переживаний в сознание, способствуют осознанию бессознательных конфликтов [6, с.162-163].

Литература:

1. Гринсон Р. Р. Теория и практика психоанализа / Пер. с англ. - М.: «Когито-Центр», 2003. С. 400-427.

2. Волкан В., Зинтл Э. Жизнь после утраты: Психология горевания / Пер. с англ. - М.: «Когито-Центр», 2007. С. 57-63.

3. Волкан В. Расширение психоаналитической техники: руководство по психоаналитическому лечению /науч. ред. русского издания проф. М. Решетников. - СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2012. С. 28-30.

4. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда / Пер. с англ. - М.: «Гуманитарий», 1997. С. 19-26.

5. Кейсмент П. Обучение у жизни: Становление психоаналитика / Пер. c англ. - М.: «Когито-Центр»; Алмааты: «Дарын», 2009. 240 с.

6. Купер А. Комментарий к «Конечному и бесконечному анализу» Фрейда // Конечный и бесконечный анализ Зигмунда Фрейда. Пер. с нем. и англ. - М.: МГ Менеджмент, 1998. С.162-163.

7. Миллер А. Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я: Пер. С нем. - 2-е изд. - М.: «Академический проект», 2003.

8. Розен П. Фрейд и его последователи. / Под ред. проф. М. М. Решетникова. Пер. с англ. - Спб.,: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2005. С. 64-76.

9. Роут Ш. Психотерапия: искусство постигать природу / Пер. с англ. - М.: «Когито-Центр», 2002. С. 12-31.

10. Толковый словарь русского языка. 100000 слов. В современной редакции / Ушакова Д. Н. Издательство: Ладком, 2010. 848 С.

11. Фрейд З. Конечный и бесконечный анализ // Конечный и бесконечный анализ Зигмунда Фрейда. Пер. с нем. и англ. - М.: МГ Менеджмент, 1998. С. 52-53.

12. Фрейд З. К вопросу о дилетантском анализе: Беседы с посторонним // Сочинения по технике лечения. Пер. с нем. - М.: ООО «Фирма СТД», 2008. С. 344.

13. Фрейд З. Толкование сновидений / Пер. с нем. - Мн.: ООО «Попурри», 2000. С. 371-374.

14. Шутценбергер А. Синдром предков. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы. - М.: - Изд-во института Психотерапии, 2001. С. 167-170.

15. Gabbard, G.O. (1995). When the Patient is a Therapist: Special Challenges in the Psychoanalysis of Mental Health Professionalsy. Psychoanal. Rev., 82:709-725.

16. Stufkens A. Our so-called impossible profession: Some problems and difficulties. Paper to the 7^th PIEE Candidates' Seminar in Riga, Latvia, February 2006.