Жан Курню

Бедный мужчина, или почему мужчины боятся женщин

Cournut J. 1998. Le pauvre homme ou Pourquoi les hommes ont peur des femmes. In: Revue Francaise de Psychanalyse, vol. 62, № 2, pp. 393 - 414.

Перевод с французского А. Ш. Тхостова, К. А. Костаревой; научная редакция А. Ш. Тхостова / В кн. «Французская психоаналитическая школа» / под ред. А. Жибо, А.В. Рассохина. – СПб.: Питер, 2005. – с.438 — 456.

Неогенез

Адам был почти счастлив. Под кровом, сытый и нагой в своем земном раю, абсолютно самодостаточный. Что же до плотских удовольствий, то он удовлетворял себя сам; что же до радостей разума, он разговаривал сам с собой в одиночестве. Еще не имея Сверх-Я, он создал Бога по своему подобию, заставляя его, таким образом, увековечить лучший из миров, Эдем без недостатков, Нирвану без цели. И что, никаких проблем? Нет, Адам скучал.

Тогда Адам сказал Богу: «Создай мне пару». Бог взял у Адама небольшую часть его самого и принялся из нее делать другого. Бог мог бы просто создать копию Адама, клонировать его, сделать, таким образом, из него толпу похожих других, среди которых Адам встречал бы себя, как в зеркалах. Но нет; в идентичном — одному Богу известно почему — было отказано; продолжение известно: Бог создал различие.

Ева появилась перед Адамом. Они смотрели друг на друга, удивленные: в отношении разнообразия творений они были похожи; однако нет, не совсем... Адам ничего не понимал; от этой вещи или, скорее, от отсутствия этой вещи на теле Евы ему становилось не по себе; к тому же казалось, что с его вещью Еве хотелось что-то сделать. Итак, лучше было признать это небольшое различие и использовать его...

Тогда Адам приказал Еве заняться хозяйством; в это время он бы думал и защищал бы ее. Но, несмотря на все, Адам не был спокоен; он остерегался.

Универсальные, транскультуральные, трансисторические факты

На самом деле, вещь, лучше всего разделенная в мире, даже больше здравого смысла, это различие полов. За редкими отклонениями, разделение полов, повсеместное и всевременное, по-видимому, просто: мужчина и женщина; анатомия — это судьба...

Другой факт, венчающий предыдущий: повсюду и всегда, при любой социальной организации мужчины доминируют над женщинами.

От святого Павла до Бенуа Гру, не забывая «Святого семейства» Маркса и Энгельса, восславляется или отрицается мужское превосходство, но работы {439} ограничиваются объяснением того как, даже не затрагивая вопрос почему. Почему это доминирование?

Гипотеза: мужчины боятся женщин. Не просто некоторые мужчины или некоторых женщин, не мужчины вообще, при тех или иных обстоятельствах, но фундаментально. Выдвинутая гипотеза такова: мужчины доминируют над женщинами, потому что они их боятся, они делают все, что они могут, всеми средствами, от более или менее разумных до более магических, с тем чтобы защититься от грозящих опасностей.

Вопрос: что значит этот страх? Чего и кого мужчины боятся у женщин, или самого факта женщин; чему служит эта гипертрофированная оценка значимости мужского пола* (*В оригинале игра слов: sехе (фр.) — пол и половой орган. — Примеч. А. III. Тхостова) и обесценивание женского, который, однако, восхваляется, украшается, обожается (и снова: кем и почему...)?

Замечание: по сравнению с объективируемыми описаниями, сформулированными в терминах «как», поставленные здесь вопросы, направленные на поиски причины, гипотезы, интерпретации, будут сформулированы в терминах «почему». Этот способ постановки вопроса, которому не доверяют ученые, полностью совпадает с тем, что спрашивают дети по поводу «взрослых» вопросов (жизнь, смерть, происхождение, сексуальность).

Решение: чтобы попытаться ответить на вопрос «почему мужчины боятся женщин», будут использованы сведения из психоаналитического опыта, который у взрослого исходит как раз из всегда живых и активных остатков его детского прошлого и открывает, таким образом, ребенка во взрослом.

Простые причинности

Считается, что мужское доминирование является физическим, социальным, политическим, экономическим и т. д., но мало подчеркивается, что каждый термин объясняется друг через друга! Если обратиться к анатомическому половому органу, можно считать, что женский орган мало виден, т. е. загадочен, мужской же орган, напротив, очевиден и одновременно является как символом силы, так и уязвимости. Но кто ему угрожает, чем и почему? В системах индивидуального и коллективного мышления страх, который мужчины испытывают перед женщинами, едва признается, часто отрицается и еще чаще неосознанно испытывается. Напротив, преобладающим дискурсом является «мачо». Научные исследования также являются подозрительными; вне протоптанных дорожек они могут заниматься лишь побочными направлениями и перегруппировать следы, рассматривая их как разные вопросы. Например: известны матрилинеарные сообщества, но не матриархальные. У мужчин есть мускулы, у женщин — живот; первые охотятся стоя, вторые — собирают согнувшись. Люси** (**Во время проверки корректурных оттисков данного текста я нахожу написанную на полях следующую фразу: «Современные гипотезы склоняются к тому, что нa самом деле Люси будет (sic) мужского пола». Я оставляю ответственность за данную информацию тому, кто имеет на нее право, но, замечу, что «будет» говорит нам о будущем Люси. В целом, противоположно тому, что говорил Арагон, это мужчина «будет» будущим женщины, и тогда необходимо пересмотреть предысторию... мужского) была меньше других соседних скелетов.

{440} Женщины являются матерями, но мужчины являются начальниками или заместителями начальников; мужчины возвышены, женщины подчинены. Обыденная речь колеблется между «прекрасным полом» и «слабым полом»; или же говорят о «заднице», по крайней мере, все знают, от чего он... отворачивается. Со спины различие менее возмутительно. Различие формулируется также в терминах: «иметь его или нет», способе установления фаллического порядка, на отрицании и рассмотрении социального порядка, как если бы он имел природный характер, вроде того, как те, кто доминирует (раса, колония, женщина и т.д.), сами в этом глубоко убеждены. Отклонение, немощность, добровольное прислуживание: в Афинах женщины не имеют гражданства (N. Loraux); на протяжении веков в нашей культуре анатомические гравюры устанавливали веру в единственный пол, мужской, женский был его изнанкой, негативом, полой формой (Т. Laqueur), идеологическая анатомия отсылала к инфантильной теории сексуальности универсального пениса (Freud, 1908). Позже отмечается, что «один мужчина из двух является женщиной». Кроме того, известна африканская пословица: «Мужчина любит женщину, он горд тем, что защищает ее, женщина любит мужчину, она горда, что ему служит».

Пол и различие

Разумеется, следовало бы обратиться к другим дисциплинам: биологии бессознательного, философии различия, социологии, истории, антропологии и т. д. Таким образом, стало бы известно, что женщины обожаемы и презираемы; иногда они святые, чаще ведьмы, их держат на расстоянии, тем более, что эструс делает их доступными все время, то есть они потенциально являются пленяющими. Ну и, что же делать, если не держать их плененными...

Уточним лишь несколько основных осей нашего изложения:

• человеческая сексуальность не является животной сексуальностью (или физиологической бисексуальностью) по большей части из-за психологических факторов. Она характеризуется признанием различия полов и различия поколений;

• для современной антропологии прототипом любых различий является половое различие. Различие разделяет, но оно продуцирует. Именно потому, что существует разрыв, может образоваться пара. Кроме того, согласно все тем же антропологам, всякое различие содержит в себе мысль о доминировании одного элемента по отношению к другому;

• гендер (психологическая и социальная данность), мужской или женский, не обязательно соответствует анатомическому полу. «Идентичность гендера» (Stolner) не совпадает с состоянием мужского или женского;

• психоанализ разделяет эти понятия, но добавляет интерпретацию. Он говорит, что наблюдения и мифы слияния, недифференциации, происхождения или вечного возвращения используют в качестве фундаментальной модели «тело-в-теле», а затем разделение матери и ребенка. Он говорит, что понятие половых различий или различий поколений вводит чувства. Он говорит, что под видом рассказов «появился, пропал» скрываются мужские истории о кастрации. Он рассматривает Эдипов комплекс и комплекс кастрации в качестве организаторов человека, таким образом, что двойственность и {441} разделение подразумевают третьего, который разделяет и структурирует (структурирует, поскольку разделяет).

Уместность и неуместность психоанализа

Более точно, здесь будем настаивать на нескольких специфических психоаналитических позициях в отношении вопроса, почему мужчины испытывают по отношению к женщинам базовый страх:

• психоанализ затрагивает этот процесс в той степени, в которой он претендует на то, чтобы вести по поводу человека дискурс универсальной значимости, исходя из очень частного опыта, изобретение которого является недавним и спорным и практика которого всегда уникальна, разыгрываясь без свидетелей в закрытом кабинете;

• он предлагает постановку вопроса о мире, аналогичную детской, не только в терминах «как» (как это функционирует, как делают детей...), но, прежде всего, в терминах «почему», спрашивая скорее желания, чем функционирование (почему делают детей...);

• одним из главных вопросов его теоретического корпуса является вопрос «репрезентируемости». В других терминах: именно то, что человек не может заключить в аффективно заряженные репрезентации, вытесняемые и символизируемые, запускает в нем страх, тревогу, ужас;

• он настаивает на процессах идентификации, которые позволяют вести разговор о двойственности и различии. «Маленькие различия» всегда беспокоят нарциссизм; откуда гипотеза: мужчины боятся женщин, поскольку те являются «одинаковыми-неодинаковыми», очень похожими, за исключением одного маленького различия. Остается выяснить, чем и почему это маленькое различие тревожит мужчин; будет ли оно задачей «репрезентировать» себя, трудной до такой степени, что они начинают чувствовать по отношению к себе агрессию, идентифицироваться с агрессором и даже нападать на агрессора.

Фрейдовский ответ

Его здесь можно лишь весьма схематично резюмировать:

• базовым страхом мужчин является страх кастрации (за исключением случая, когда им удается, благодаря комплексу кастрации, трансформировать его в сигнальную тревогу, запускающую вытеснение);

• всякий страх, тревога, ужас (смерти, ранения, болезни и т. д.) восходит к страху утраты, страху утраты части тела, наиболее возбудимой и наиболее инвестированной, то есть относится к страху кастрации;

• сексуальная инфантильная теория универсального пениса делит людей на две категории: тех, что «обычно» имеют пенис и тех (женщин), у кого его отрезали;

• мужское является завершением серии: активный, садистический, фаллический, тогда как женское — завершение серии: пассивное, мазохистическое, кастрированное(ая)

• {442} мужчины переживают женщин как кастрированных (когда в 1908 году маленький Ганс вызывает образ кастрации, его отец и профессор выражают свой ужас, объясняя несчастному маленькому мальчику, что, кастрированный, он был бы «так сказать, как женщина») и потенциально пленяющих (см., среди прочих текстов «Табу девствености»); они отказывают в существовании женскому, то есть отстраняют женщин и отвергают женское в них.

Женское мужское по Фрейду

Чувствовать себя или оцениваться другими как «немного» женственный может быть для мужчины некоторым качеством. Однако в большей степени встает вопрос гомосексуальности. Быть пассивным, мазохистом, кастрированным значит быть как женщина и, тем самым, желать мужчин; в общем, это значит быть гомосексуалистом путем идентификации с агрессором-женщиной (и матерью: см. далее). Известна осторожность, настойчивость и частота, с которыми Фрейд подходил к теоретико-клиническим вопросам, поставленным мужской гомосексуальностью. Вот почему мы сначала представим фрейдовскую точку зрения, с тем чтобы далее обратиться к некоторым нюансам.

В 1922 году в тексте, названном «О некоторых невротических механизмах ревности, паранойи и гомосексуальности»* (*Nеvrosе, psychose et pervertion, Paris, PUF, 1985) он дает детализированное объяснение (которое уточняет объяснение из текста о Леонардо да Винчи), которое можно обобщить следующим образом:

• интенсивная фиксация на матери по способу идентификации;

• поиск объектов любви, в которых субъект смог бы найти себя и которые он мог бы любить так, как его мать любила его самого;

• склонность к нарциссическому выбору объекта;

• переоценка пениса и невозможность отказа от его присутствия у объекта любви;

• презрение, отвращение, омерзение к половым органам женщины, поскольку у нее нет пениса.

Фрейд добавляет к данному списку раннее соблазнение взрослым и, кроме того, вражду с братьями, ненависть, затем обращающуюся в любовь. Здесь еще вернемся к определениям мужской гомосексуальности, но скажем сейчас, что к фрейдовскому описанию следует добавить частые отцовские ласки и влечение сына к существованию как пениса матери и желание таким образом дополнять ее. Отметим также, что Фрейд в данном случае не делает различия между матерью и женой отца.

Критика «кастрации»

Страх кастрации в том виде, каким его представляет Фрейд, объясняет ли он... все и особенно страх, который мужчины испытывают по отношению к женщинам? Многие факты противоречат этому, и, кроме того, некоторые вопросы продолжают ставить под сомнение фрейдовское утверждение.

{443} Тревоги

Покрывает ли кастрационная тревога все модальности тревоги? Травматическое перевозбуждение психического аппарата неспособно вызвать прилив возбуждения (Hilflosigkeit) у субъекта — или того, что от него осталось и что еще не «вернулось» (в смысле, в котором с оцепенением говорят: я не пришел в себя) — разлитие страсти, соматическая экспрессия, контр-инвестирование по грубым и элементарным фантазматическим сценариям, таким как бессознательная идентификация, душой и телом, с агрессором или со спасителем (это не он или не она, это я... и т.д.) или проективное движение, отбрасывающее вовне все «плохое» (это не я, это он или она... и т.д.). В «хорошем случае», кастрационная тревога находится на службе у сигнала, запускающего психическую переработку. В «плохом» случае тревога-сигнал и вытеснение не действуют, и тогда приливы невыразимых ужасов распада пытаются... связать, описывая их как расчленение, взлом, уничтожение и пр.

Несогласие женщин

Критика центрального места, отведенного Фрейдом кастрации, должна также считаться с тем фактом, что за исключением того, когда они слишком примыкают к доминирующему фаллоцентризму, женщины не согласны с фрейдовским пониманием женского по нескольким пунктам. Для них, не смешивающих:

• женский пол не кастрирован. Женщина является целым существом, а не мужчиной, которому чего-то недостает (женщина и мужчина как все другие и наоборот!...). Женский нарциссизм может быть квалифицирован как фаллический (С. Parat), как раз тогда, когда женщина считает себя завершенной и сознательно использует свою зависть к пенису (см. из самых последних работы J. Andre, M. Cournut-Janin, S. Faure-Pragier, Jgodfrind, F. Guinard, M. Perron-Borelli, J. Schaeffer);

• пассивность не является уничижающей; ее можно рассматривать как рецепторную активность. Но, более глубоко, являясь настоящей пассивностью, она предполагает некоторые преимущества в форме выигрыша удовольствия;

• мазохизм не является только перверсией; более фундаментально, он служит тому, чтобы интегрировать боль и удовольствие и способствовать тем самым наслаждению;

• однако все еще остается вопрос о зависти к пенису. Желают ли женщины обладать им и не быть кастрированными, как это утверждает Фрейд, или же они желают его лишь с целью наслаждения? Какой бы ответ ни был предпочтителен, он в любом случае заставляет мужчин фантазировать и бояться.

Несогласие мужчин

Некоторые мужчины, по-видимому, не отказываются от женского и, как кажется, идентифицируются с женским поведением. В любом случае, три понятия являются дискуссионными: бисексуальность, амбивалентность, гомосексуальность:

• понятие бисексуальности: необходимо строго настаивать на том факте, что, в отличие от эмбриологических, физиологических и других данных, {444} понятие бисексуальности в психоанализе касается только феноменов идентификации, чаще всего бессознательных: субъект одновременно идентифицируется с поведением или лицами противоположных полов;

• амбивалентность. Это то, что описывается в «Человеке с волками»: «в нем бок о бок сосуществуют два противоположных движения, в одном из которых существует отвращение к кастрации, тогда как в другом ее полное принятие с тем, чтобы утешиться женственностью в качестве субститута». Несмотря на свой ужас, «человек с волками» в целом готов принять кастрацию для того, чтобы стать как бы женой отца, оказаться в женской позиции. Однако Фрейд, кажется, скорее придерживается более базового страха кастрации, поскольку, показав амбивалентность, он настаивает на существовании «третьего движения, более древнего и более глубинного, в котором попросту отбрасывается кастрация, того, для которого еще не становится вопросом суждение относительно его реальности». Речь идет, на самом деле, по сю сторону вытеснения и амбивалентности, о том, что было отброшено (Verwerfung) («он не захотел ничего знать о смысле вытеснения») и том, что может «возвратиться» лишь в галлюцинаторной форме. Именно сразу после обращения к третьему течению случилось это радикальное отрицание кастрации, которое Фрейд называет галлюцинаторным, когда «человеку с волками» было 5 лет и в какой-то момент ему показалось, что он отрезал себе палец;

• мужская гомосексуальность и влечение к смерти. Выше было приведено определение, данное Фрейдом в 1922 году. Отметим лишь один пункт, который в конечном итоге, говорит в пользу фрейдовского тезиса, хотя внешне ему противоречит. Речь идет о соотношении гомосексуальности и влечения к смерти. В 1923 и в 1937 было сказано: интенсивность напора гомосексуального влечения и его интенсивного вытеснения вместе вызывают смертельный распад. Эту связь влечения к смерти и латентной гомосексуальности интересно отметить в той степени, в которой оно не пробивает брешь в общем фрейдовском объяснении, продуманном в терминах страха кастрации, - определении гомосексуальности, общей интерпретации связи мужчин и женщин и, в особенности, отказе от женского.

В общем, на универсальный вопрос, чего на самом деле боятся мужчины, фрейдовский ответ однозначен: мужчины боятся кастрации — добавим: в особенности, когда она вызывает следствия смертельного распада, включая, и прежде всего, в их отношениях с женщинами. Однако ужас кастрации не заключает в себе всех модальностей тревоги; женщины не обесценивают ни саму женственность, ни всю серию: пассивное, мазохистическое, кастрированное, и некоторые мужчины систематически не отказываются от женского.

Женское наслаждение

Тогда как для Фрейда женское означает пассивное, мазохистическое, кастрированное, подвергающееся коитусу и родам (1924, «Экономическая проблема {445} мазохизма»), мы в вправе поставить один вопрос или, скорее, поставить его в двух аспектах:

• если да, то что из этого следует?

• если женское не означает ни пассивного, ни кастрированного и пр., то чем тогда в переживании мужчин оно могло бы быть? Другими словами: не рассказывают ли мужчины сами себе страшных историй о кастрации, с тем чтобы избежать столкновения с чем-то другим, что бессознательно могло бы вызвать для них женское?

На поставленный в этих двух формах вопрос кое-кто дал ответ. Шребер: на самом деле, Шребер желает прямо противоположное тому, чего, как предполагается, мужчины опасаются. Можно вспомнить начальную фразу: «Как было бы хорошо быть женщиной, подвергающейся коитусу». По сю сторону любой кастрации, то, чего он хочет, — это быть женщиной, матерью, отдающейся, беременной, рожающей, но также и пассивной, предлагающейся, в которую проникают, избиваемой, униженной. Он хочет быть овладеваемым(ой) до того, чтобы не владеть собой, дезорганизованным и растворенным как женщина, в бесконечном оргазме, шлюхой Бога и матерью новой расы, полностью в непрекращающемся наслаждении, блаженстве не мужском (только умственно, говорит он), но женском, то есть в тотальном сладострастии, полном, непрекращающемся, безграничном и бесконечном.

Женское эротическое

Эта разражающаяся буря влечений, в которой мужчины подозревают женщин, достаточно бесспорна для аналитической теории. Скорее напротив, это наслаждение ставит вопросы к клинике и практике в негативе, когда его перспектива запускает подавление и даже панические атаки. В той же мере оно их ставит и в позитиве, в теоретическом плане, когда оно проявляется, уравновешенное или дикое, как блаженное эмоциональное переживание.

Действительно, о наслаждении женщин, когда оно случается, и о котором Тересий говорил, что по отношению к наслаждению мужчин оно находится в отношении девять к одному, мужчины мало что знают. В лучшем случае, благородные рыцари, они вызывают и поддерживают его, восстанавливая, таким образом, любовное инвестирование нежности, сметенное бурей, когда бессознательные идентификации, если можно так выразиться, наслаждаются свободой. В худшем же случае, пошлый зритель лишь наблюдает, случайный воин лишь проходит мимо, преждевременно эякулирующий быстро ретируется, остальные представляют собой монахов либо моряков, если только симпатизирующая фригидность минимально не уравновесит партнеров этого приключения.

Что касается женщин, они ничего об этом не говорят. Фрейд не говорит об этом молчании ни слова; Лакан признает его, однако сразу же обращается лишь к мистическому; что же касается аналитиков-женщин, они не создают из этого ме-тапсихологии. Итак, встают два вопроса: почему женщины ничего не говорят о своем наслаждении и что воображают мужчины об этом тересио-шреберовском рае?

Невыразимое: женщины решительно ничего не говорят об этом пике их вероятного наслаждения, можно предположить, что речь идет о строго охраняемом секрете. Да нет, {446} если бы это был секрет, то, в конечном счете, рано или поздно, его бы узнали. Речь идет о другом, возможно о более элементарном, более протопатическом. Оргазм является пароксизмическим психофизиологическим феноменом: это — возбуждение и энергетическая разрядка в практически чистом виде, настолько интенсивные, что, возможно, в некоторых случаях (счастливых случаях?) переполненный психический аппарат не может «перевести» физиологический феномен, психически его интегрировать, поместить его в письменные и запоминаемые репрезентации. Женщины ничего не говорят об их наслаждении, поскольку оно невыразимо, нерепрезентируемо и, возможно, слишком интенсивно, чтобы быть «репрезентируемым» и запоминаемым в том смысле, чтобы репрезентации смогли «возвратиться». Нужно, без сомнения, выдвинуть психоаналитическую гипотезу памяти тела, точнее, существования не психических, а скорее физиологических следов инстинктов и удовлетворения, следов возбуждения и не-памяти того, что, происходя из тела, могло бы быть переведено и квалифицировано, но чего не происходит из-за их интенсивности.

Женское материнское

К тому же, эти женщины, они — матери... Для любого мужчины первой женщиной в его жизни является его мать. Какой странный персонаж в жизни мужчины эта женщина, сыном которой он является, «плод ее чрева»; удивительная, основополагающая, бесповоротно близкая, но странная!

Забудьте на мгновение анатомические гравюры и то, что вы узнали из «естественных наук», и читайте, прислушиваясь к тому, что вы чувствуете в себе, признайтесь, что вы ничего в этом не понимаете! Это, кажется, происходит в ее животе. Он родился, как сказали ему, в боли. Слитый с ней, а она с ним, они составляли единое существо, одну кровь, одну утробу, один пол. Когда он начал отделяться от нее, она начала властвовать над ним. Она была для него всем; она, она имела все, он догадался, что это было благодаря ему. Он дополнял ее, он заполнял ее, он был тем, чего как он не знал, недоставало. Взамен она дала ему все, всему научила, всем руководила: улыбка, слова, сфинктеры. Ее образ служит ему, чтобы символизировать разметку его собственной жизни: Парка, Мадонна, Эриния, девушка с обложки, оплакивание Христа.

Говорят о «материнском безумии» (A. Green), с тем чтобы обозначить ту совокупность невероятных событий, которые следуют друг за другом начиная с зачатия, беременности, рождения и т. д.: висцеральное безумие женского материнского, столь протопатическое, как и оргазмическое «бешенство» эротической женственности. Сравнение тем более значимое, что для того, чтобы пережить это материнское безумие, нужно, чтобы мать «сделала то же самое, что и шлюха». Потому мать, она сразу, изначала изменяет своему сыну, с третьим персонажем, его собственным отцом (или ее собственным отцом?). Из этого соперника он пытается сделать спасителя, даруя ему то женское, которое она ему внушает и идентифицируется с ним настолько, насколько она ему это позволяет.

Впрочем, неправда то, что она всемогущественна; она то присутствует, то отсутствует, возбуждая избытком и недостатком. Более или менее хорошая, достаточно внимательная, но ветреная, она является соблазнительницей — первой, — потом она уйдет, оставшись всемогущественной только в его снах и мечтах. Но она оставляет ему послание: если он слишком возбудится, думая о ней, кара будет {447} ужасной. Он слышит, но нужно, чтобы он увидел, чтобы поверить в это; затем он отказывается, создает свои собственные запретные чувства, но, несомненно, никогда в это полностью не верит. В конце концов, это мать, сумасшедшая, шлюха и вестница, кто же она? Когда Маленький Ганс спрашивает свою мать: «Мама, у тебя тоже есть «делать пи-пи»?», материнский ответ на удивление двусмысленен: «Разумеется. А что?». На самом деле, мать Ганса не говорит ничего; она ничего не уточняет, ни своего пола, ни своей идентичности, ни своего желания.

Сын ничего не понимает в материнском женственном своей матери, ему изменили своим женским эротизмом. С ним - это безумие; с другим - ярость. Странная двусмысленность: чего хочет женщина, чего хочет мать? Он совсем один. В поисках утраченного объекта он пытается идентифицироваться, опираясь на материнское и женское. Но что еще нужно перенести, чтобы быть, как его мать, мать и женщина? Это сложно, поскольку они одновременно и похожи, и не похожи.

Тогда другое решение: так как эта мать является запретной женщиной, выбрать другую; но вот эта другая, она тоже кровоточит, наслаждается, а потом становится матерью; все начинается заново. Нет, не все: женское эротическое имеет преимущества; женское материнское - только недостатки. В любом случае речь идет о том, чтобы сохранить эротическую женственность как можно дольше, так как однажды сын видит, что его мать становится совсем маленькой и что она умирает. Тогда он почувствует себя еще более одиноким.

Радикальные недоразумения

Говорят, что различие беспокоит субъекта, его целостность, его целостность, его репрезентацию себя, его нарциссизм; оно заставляет субъекта совершать психическую работу над своими возбуждениями, беспокойством и растерянностью, которые провоцирует установление неоспоримости факта этих различий. Не забудем и парадокс в отношениях мать – сын: для него самое близкое, необходимое даровавшее ему жизнь лицо, объект всех его запросов и всех его желаний, является существом, фундаментально отличным от него. У них не один и тот же пол; они не из одного поколения. Она для него всё; он для неё не является всем; она является для него единственной вселенной отношений, хотя реально, сколь бы инвестированной она ни была, она частично является частью иного, связана с третьим. Если она слишком приближена к нему, он будет переживать ее как слишком возбуждающую, удушающую, разрывающую; если она отсутствует, это станет его отчаянием и психической агонией. Тогда лучше думать, что она запретна; этому бессмысленному предприятию обязательно необходимо придать смысл, будь то смысл запретный, обвиняющий и дающий место, если это так необходимо, обращению в противоположность…

Кроме того, известно, что то, что ставит мужчину в затруднение – явление двух порядков: ситуации, которые он может репрезентировать для себя и которые обретают значение, и те, что остаются для него нерепрезентируемыми и бессмысленными. В первом случае опасность является эксплицитной, узнанной, идентифицированной, можно, в срочном порядке, «сделать из неё репрезентации», аффективно заряженные, вытесняемые, символизируемые. В {448} противоположном случае ситуации, феномены, процессы, которые мужчина может, по крайней мере, интеллектуально понять и даже изучать, но которые он не может интегрировать, из которых он может сделать лишь репрезентации в некотором смысле второго сорта, насыщенные заимствованными аффектами, которые он вытесняет, как может, пытаясь хотя бы символизировать, как дети, которые сочиняют «неважно что», когда они не «знают», чего они боятся в темноте.

Витальный вопрос: возможно ли перейти из второй категории в первую (заметим, что это также вопрос психоаналитического лечения: сформировать репрезентируемое там, где его недостает)? Фрейдовский ответ: это возможно, но мы натыкаемся на скалу, отказ женского, потому что женское — это пассивное, мазохистское и, прежде всего, кастрированное, которое, кроме случая сигнальной тревоги, запускает страх кастрации и разрушение психического аппарата. Добавим, что именно таким образом объясняется страх, который испытывают мужчины перед женщинам: они напоминают о кастрации, поскольку кастрированы и кастрируют! Ответ достоин... того, чего он достоин, но он достаточно заслуживает того, чтобы оставаться в регистре репрезентации. Эта история кастрации женщин имеет сомнительный привкус; это сценарий с пробелом, но, истинный или ложный, он связен, внятен, осмыслен, репрезентируем.

Новый вопрос: а если женское не есть кастрированное, в присутствии чего оказываются мужчины? Если женское эротико-материнское напоминает не о кастрации, но о буре наслаждения, если совершенно сумасшедший Шребер правильно угадал, если мать маленького Ганса упорствует в двусмысленности ответов, если мать «человека с волками» на самом деле совсем не страдала во время сиесты, «в позе прачки, много раз повторенной», тогда понятно, что мужчины еще больше боятся женщин, чем когда они представляют себе их кастрированными. Они не понимают, что нужно репрезентировать, а психоаналитики оказываются в сильном затруднении для определения статуса женственного.

Женщины тоже находятся в затруднении, но иным образом: им проще всего жить, как их научили, в фаллической системе, и довольствоваться завистью к пенису, который, как считают мужчины, женщины хотят у них забрать, тогда как они хотят лишь, но в полной мере, им насладиться. В противном случае, вне фаллической системы, они ничего не говорят, ничего из того, что они переживают как женщины и как матери; ничего, поскольку это переживается, но не высказывается. Но как же с мужчинами? Это и есть психическая работа, абсолютно им необходимая для того, чтобы оформить, инсценировать, перевести в образные и осмысленные сценарии то, что кажется им безумным, невообразимым, я бы сказал: «ни члена, ни головы»! Пардон, однако речь идет именно об этом...: чтобы думать, нужен пенис на теле одного, его отсутствие на теле другого и фаллос в обеих головах.

Предостережения, прежде чем приступить к женскому эротико-материнскому

«Материнское» обозначает то, что у женщины обязательно связано с ребенком, то есть с различием поколений, и зависит от специфических ситуаций, таких как зачатие, беременность, роды, кормление грудью, уход и т. д. Это материнское {449} фактически включает мужчину — отца, будь то лишь в голове матери, которая знает, что у нее был отец. «Женское» же, напротив, определяется по отношению к различию полов и без предположений о материнских качествах женщины или мужчины.

Различение концептуально необходимо, но достаточно ли оно для того, чтобы успокоить мужчин? Запускает ли, как по Фрейду, женское эротико-материнское ужас возможной кастрации или, что еще хуже, оно сталкивает субъекта-мужчину с иррепрезентируемым, толкающим к распаду, ставящим его под угрозу психической смерти; необходимо, чтобы были сформированы психические средства, если не укрепляющие, то обеспечивающие гибкость. Попытаемся наметить их, начиная с позднейших и кончая самыми древними.

В срочном случае, некоторые маневры могут быть полезны, чтобы парировать опасность: назвать, представить, диалектизировать.

Назвать: это путь психической элементарной и фундаментальной реструктуризации. Утраченная инвестиция вещей возвращается через пере-инвестицию репрезентаций, слов, которые их означают. Неплохо сказать «кастрация», но также названное «безумие» или «ярость» уже позволяет создать набросок репрезентируемости, которую психический аппарат скоро сможет выработать.

Представить: если голова Медузы классически представляет кастрацию, можно было бы, например, заметить, что в христианской культуре Дева Мария является чисто материнским образцом женского, тогда как Магдалена воплощает женское с сильным эротическим влечением. Греко-латинская оппозиция располагалась между Герой-Юноной и Афродитой-Венерой и дополнялась Афиной, отрицающей материнское и женское, инвестирующей ум, и, без сомнения, благодаря этому она была опекуншей героев.

Диалектизировать: велик соблазн воспользоваться одним определением женского для того, чтобы обесценить другое, и любой ценой, хотя бы немного, успокоить этот страх, который мужчины испытывают по отношению к женщинам. Заметим, что в целом эти попытки перегруппировки осуществляются скорее в пользу материнского, которое, как кажется, имеет лучшую репутацию, чем женское. Таким образом, например, противопоставляется материнское «полное» женскому полому, чтоб не сказать кастрированному. Можно также сделать из материнского атрибут, дополняющий женское лишенное, или изолировать материнское без эротического, рискуя позже концептуально перевести это эротическое в отношение мать-ребенок. Можно также переоценивать «богиню-мать», то есть первородно материнское, предшествующее любому различию; целостная, всемогущая, у нее есть сыновья, но нет необходимости в мужчине-отце для того, чтобы их породить.

В аналитической практике также, совершенно очевидно, встречаются эти попытки избегания женского через материнское, и, иногда, наоборот. Теоретические предпочтения аналитика, его собственное образование, его «предпочтительные влечения» (выражение Фрейда) ориентируют его слушание и его интерпретации. Например: пациентка рассказывает своему аналитику, что пара друзей скоро усыновит ребенка. «Я им завидую, - говорит она, — усыновить ребенка — это абсолютная любовь!» Аналитик, выражая сомнение, повторяет слово: «Абсолютная?» «Да, — отвечает пациентка, — без плотского контакта». Аналитик уточняет: «Так Вы думаете, что абсолютная любовь — это любовь без материнского контакта, без плотского контакта матери и ребенка?» В то время как аналитик излагает свои соображения, его супервизор в тишине думает, что он скорее бы спросил: «Так Вы думаете, что абсолютная любовь — это любовь без секса?» Он сообщает аналитику свое мнение, готовый к дискуссии. Но аналитик тогда уточняет, что пациентка ответила об ее предпочтении «материнского»: «Нет, без плотского контакта означает— без неудобств {450} беременности. Чтобы похудеть, моя подруга сидела на диете, она не хочет потерять форму; она очень привязана к своему облику...» Означающее «плотский контакт» содержит, таким образом, потенциальную возможность означать материнское, эротическое или фаллическое нарциссическое. Техническая проблема интерпретации заключается в том, чтобы выбрать одну из них, но сохранить другие в латентном состоянии, готовыми послужить в надлежащем случае.

Счастья и несчастья идентификаций

Пока женское считают кастрированным или трудно схватываемым в эротико-ма-теринской туманности, всегда было и всегда будет возможным одно средство -идентификация или, скорее, различные способы идентификации, сознательной и, в особенности, бессознательной в психической проработке, фантазировании или в ошибках поведения. Конечно, это в любом случае несколько затруднительный метод; если мужчины, сомневающиеся в женском, защищаются женской идентификацией, последняя по сути является идентификацией с агрессором, что усложняет жизнь гомосексуалистов и метапсихологию гомосексуальности.

Мужская гомосексуальность

Схематично различают, как в клинике, так и с теоретической точки зрения, по меньшей мере, три ее разновидности.

1. Гомосексуальность вдвоем* (*В оригинале «1'homosexuality а deux» (фр.) — гомосексуальность на двоих — образовано по аналогии со старым психиатрическим термином «folie a deux» — «помешательство вдвоем» - вариант индуцированного бреда. - Примеч. А. Ш. Тхостова): данная форма и, если хотите, данный стиль, реализует идентификацию с матерью, без отца.

Идентификация является тотальной, нарциссической, с целостной матерью, материнской и эротической. Отец отсутствует, обесценен, дискредитирован; женское эротическое матери либо перенесено на ее материнскую составляющую, либо неупорядоченно рассеяно в череде авантюр, ослепленным свидетелем которых является сын, но всегда без отца. В этой форме мужской гомосексуальности — наиболее содержательной — эдипова триангулярность размыта, проблематика кастрации избегнута. Причина или следствие: нарциссический климат является доминирующим, недалек от нарциссического невроза. За недостатком комплекса кастрации, раны являются не частичными, а тотальными, и часты суицидальные тенденции.

На самом деле, анализ показывает, что идентификация весьма часто осуществляется с объектом желания матери, редко отца, иногда — отца матери, чаще — матери матери, бабушки субъекта. Именно в этом случае можно видеть карикатурные идентификации с женскими стилями, модными сорок лет назад, или с императивными обязанностями исправить или искупить ошибку, допущенную двумя поколениями ранее.

2. Гомосексуальность втроем: в данной разновидности идентификация осуществляется не с матерью, а с женщиной отца, в некотором смысле, без матери. Это {451} женская эротическая позиция по отношению к главенствующему отцу. Женское материнское, кажется, пропускается — это «отцовская» проблематика «человека с волками». Даже если фантазм иметь ребенка от отца, как мать, с очевидностью присутствует (настойчивость идентификации с женским материнским), доминирующим является желание наслаждаться, как женщина, благодаря отцу и для его удовольствия. Эта форма гомосексуальности, на самом деле, акцентуирует так называемую позицию инвертированного Эдипова комплекса: желанный отец, удаленная мать. Не стоит любой ценой слишком систематизировать; обе формы сочетаются в весьма разных пропорциях. Тем не менее, перейдем к третьей.

3. Неудавшаяся гомосексуальность: нереализация поддерживается моральными, социальными запретами и фобическим поведением. На самом же деле делает данную форму гомосексуальности несостоявшейся то, что сама идентификация с матерью переживается как инцестуозная. Обязанный отказаться от запретного объекта в принципе, субъект идентифицируется с ним, заменяя «бытие» на «обладание». Это тот случай, когда эдипов запрет весом настолько, что мешает любой неуместной реализации, и идентификация остается последним средством. Но эта идентификация по-прежнему подозревается в трансгрессии и оказывается запрещенной для гомосексуальной реализации, как и любое эдиповое желание.

Фетишистское решение

Если женское суть кастрированное, тогда по фрейдовской версии фетиш замещает то, чего недостает. Перед лицом страха кастрации, так легко пробуждаемым различиями, отсутствиями, ранами и разрезами, фетишистское решение тут как тут, всегда наготове: достаточно отказа (отрицания). Нет, у него все есть; женщины — это такие же мужчины, как и остальные.

Визуализированный фетиш сексуального перверта — это, в действительности, не только объект. След былого возбуждения, вероятно эксклюзивная фиксация, блестящий фаллический или же черный анальный, фетиш, по правде говоря, ничего не замещает, он является тем, чего недостает. Конкретизируя отказ от признания кастрации, превышая объект, он в обыденной жизни является сценарием, разыгрывающим и проигрывающим присутствие и отсутствие, «вот он — вот его нет». Он облекается в различные формы, от классической метонимии обуви до блестящей метафоры, когда создается целиком женское тело. Но это также и теоретический корпус, который сооружается в дырах знания, аргумент, которым размахивают, безупречная вера, целый логос как обобщенный фетиш, костыль человеческого существования.

Устранение, удаление, предъявление

Фантазм, поведение, идеология могут иметь ценность фетиша. Но иногда его использование недостаточно. Фетиш заполняет кастрацию; он плохо отвечает непредставимому, особенно если речь идет о непредставимом женском эротико-материнском. И еще, не являются ли вопросы о материнском чаще всего несколько смягченными тем, что культура сообщает по поводу материнской любви, {452} материнского инстинкта, сыновней любви и пр. Не более ли сомнительным окажется столкновение с женским эротическим?

Будь то «страстно влюбленные или суровые ученые», восхищенные, иногда обеспокоенные, но всегда удивленные мужчины, когда они наблюдают, замечают или созерцают наслаждение женщин, создают фантазм о бесконечном оргазме; женщины плавают в открытом море, тогда как мужчины остаются на берегу возможно, завидующие, но в любом случае растерянные. Это неизвестное удовольствие другого лишь увеличивает чувство различия, одновременно минимальное и, тем не менее, огромное, как если бы женщины владели не знанием, не властью, но чудом, невыразимым секретом тела, бьющего ключом из глубины веков и ускользающим от любой символизации. Из иррепрезентируемого женского материнского кое-что проистекает: это совершенно непонятно, но это создает детей! Тогда как иррепрезентируемое женское эротическое ничего не производит: буйство и ничего более. Но тогда следует принять меры: этот прибой, его нельзя запретить, но его можно ограничить, разместить, помешать ему.

Факт, что мужчины чувствуют себя обойденными количеством и качеством удовольствия, которому они остаются относительно чуждыми вопреки интенсивности собственных ощущений, и несмотря на феномены идентификации, не достигают, разумеется, той степени устранения, объектом которого во все времена и повсюду являются женщины. Устранение знает разнообразные формы (от негражданства до обвинения в колдовстве. Другая форма, применяемая; именно к телу женщины, является еще более радикальной: это обрезание, практикуемое на двух миллионах девочек ежегодно, прибавляясь к 120 миллионам же всем мире, уже претерпевших это* (*По: ONU, Le Monde, 10 августа 1997 года.).

Необходимость первичных фантазмов

Под сенью превратностей и случайностей идентификации, по сю сторону фетишей, которые мужчины себе изобретают с тем, чтобы успокоить свой страх кастрации, историй, которые они себе рассказывают, чтобы развеять туман вокруг женского эротико-материнского, в котором они ничего не понимают, поведения, плетут, чтобы доминировать над женщинами, уважать матерей и ограничивать женское в них самих, психический аппарат, или, если хотите, человеческое существование, также, или скорее уже, вырабатывает первичные фантазмы.

Речь идет о воображаемых бессознательных сценариях, придают реальностям человеческого. Эти фантазмы называются первичными в той мере в какой они отвечают на детские вопросы о происхождении, желаниях родителей и воображаемых, идентификационных и символических сетях. По тем же основаниям они являются организаторами психической жизни.

{453} Каждый индивид выстраивает свои фантазмы по-своему, в соответствии со своей биологической и культурной оснащенностью, своей семейной предысторией и своей собственной инфантильной историей. Однако каковы бы не были способы их выражения, этих фантазмов всего четыре: соблазнение, первосцена, кастрация, возвращение в материнскую утробу. Как и теории инфантильной сексуальности, они одинаковы для всех индивидов. По сути дела, в той степени, в которой они отвечают на великие вопросы человеческого существа, можно видеть, что каждый из них вводит необходимость последующего и что, на самом деле, нет другого мыслимого ответа:

• фантазм соблазнения ребенка взрослым «репрезентирует» («психизирует») в различии поколений возбуждения, присущие первым физическим и аффективным контактам ребенка и его матери, называемой также «первой соблазнительницей»;

• фантазм первосцены: по отношению к предыдущему, он вводит отца в первичную сцену родительского коитуса, постановщиком которого является субъект, который может идентифицироваться со всеми персонажами одновременно, с их желаниями и их ролями. Это неизбежно сцена насилия; на это исходное событие субъект проецирует свое еще не «психологизованное» возбуждение, его собственное желание быть уже здесь и свою фрустрацию того, что он еще не здесь. Также он проецирует на это проблему желания родителей и его собственной самоидентичности: почему они этим занимаются, ради удовольствия или чтобы сделать меня, меня, а не другого?;

• фантазм кастрации: в хаос первосцены необходимо привнести порядок, связность, смысл. Фантазм кастрации, который разжигает одноименный комплекс, предлагает структурированный сценарий: три персонажа, желание, запрет, угроза, услышанное, увиденное, мотивированный отказ, спаситель и интериоризация запрета в форме постоянно укоренившейся инстанции — неусыпного Сверх-Я, защитника и производителя работы культуры, ввиду его роли запретителя для индивида.

Фаллический порядок

Итак, можно надеяться, что при условии хорошей организации добротных первичных фантазмов, мужчины будут меньше бояться женщин, в той степени, в которой они хорошо оснащены и способны воплотить в репрезентации и в смысле это иррепрезентируемое женское эротико-материнское. В действительности они эротизируют слишком возбуждающее материнское отношение и создают репрезентируемое при помощи сценария соблазнения, где мать является ответственной, а ребенок — невинным. Затем они конструируют сцену безумия и ярости, где все женское одновременно и пылко эротическое, и материнское. Наконец, они драматизируют (в театральном смысле слова: воплощать в действие) «действие», которое приводит к латентной сексуальности детей, семейной полиции и к отказу от влечения, приобретающему цивилизационную добродетель. Установленный таким образом порядок вписывается в фаллический порядок, именно тот, который создает культура.

{454}Действительно, как можно заметить, эти первичные фантазмы, все три, но прежде всего, второй и, еще более, третий, центрированы на фаллическом. Если придерживаться наивной изобразительности случайного наблюдения ребенком родительского коитуса, можно было бы сказать, что существует пенис; если же символизировать общечеловеческую изобразительность по отношению к основным осям его существования, можно сказать, что существует фаллос. Разумеется, это то, что создает скандал из различия, что позволяет помыслить различие.

Скандал

Итак, есть отношение, которое мужчины, вопреки тому, что они думают, совершенно никак не могут себе представить, потому что как раз оно отрицает различие: это отношение матери и дочери, и, более обобщенно, женщин между собой. Здесь, как кажется, женское эротико-материнское еще более невнятно. Разумеется, можно представить себе, что женщины ласкают или раздирают друг друга, что мать и дочь любят друг друга или ненавидят, это понятно, но до определенной степени. Потому что за определенным рубежом встает вопрос о взаимном наслаждении женщин. Чем они это делают? Невозможно представить их без штуки, без протеза, без вообразимого метода (так же как плохо можно представить гомосексуалов-мужчин без содомии).

На самом деле, вопрос «Чем они это делают?» пробивает фаллический порядок. Женская гомосексуальность немыслима для мужчин; они лишь могут думать, что женщины делают, как мужчины. В этой же перспективе инцест мать — дочь есть слово, лишенное всякого смысла. Нет различия, нет связки, чтобы проникнуть, нет пропуска, чтобы подумать, то же на том же — возможно, здесь радикально непредставимое...

Тайная зависть

Резюмируем: фантазм кастрации пытается, с горем пополам, объяснить женское; реально ему это не удается ни для материнского, полного и наделенного, ни для бесконечного наслаждения..., и еще меньше для репрезентации слияния без разреза и связки. Тогда нужно было бы, чтобы мужчины, как и женщины, не путали. В конечном счете, будь оно или не будь пассивным, мазохистическим, кастрированным, женское, возможно, не является ни предосудительным, ни катастрофическим. Напротив: это, к тому же, хорошо, как говорит Шребер, которому хотелось узнать и испытать «женские блаженства», более высокие и сладостные, чем мужские, бесцветные и умственные. Шребер хочет всего: быть пассивным, избиваемым, овладеваемым, рожающим, матерью новой расы, и все с удовольствием, в наслаждении... бесконечном.

Тогда вопрос: а что, если за этим страхом, который мужчины испытывают по отношению к женщинам и который приводит к тому, что первые доминируют над вторыми, что, если на заднем плане этого ужаса иррепрезентирумого женского эротико-материнского пылает тайная зависть? Иначе говоря: а что если Шребер дремлет в каждом мужчине?

{455} Не отрекаться больше от женского — это значило бы признать и испытать то, что пассивность позволяет почувствовать, и то, что в пламени действия душит активность; связать боль с удовольствием и наоборот; не быть больше источником неуверенности в продолжении, но, наоборот, позволить себе получать; положиться, блаженным, на грудь любой молодой женщины, будь то ценой смерти: это то, что представляет «Пьета» Микеланджело в соборе Святого Петра в Риме; это и есть четвертый первичный фантазм, фантазм возвращения в материнскую утробу.

Эта зависть, однако, полна рисков:

• подлинная пассивность, обездвиженность становится омертвляющей;

• мазохизм неисчерпаем; будучи в определенной степени хранителем жизни, переходя некоторый порог, он оборачивается разрушением себя;

• когда страх кастрации не функционирует (или более не функционирует) как сигнальная тревога, он является, остается (или становится вновь?) ужасом быть искалеченным, таким как ампутированный Нарцисс, который теряет свой образ и свою жизнь;

• когда сепарация с материнским объектом не опосредствована комплексом кастрации, который жертвует частью, с тем чтобы спасти все — что является наиболее общим случаем отношения дочери к своей матери, — отношение становится полноводным, симбиотическим; здесь может расцвести и предаваться целостная любовь, как, впрочем, и ненависть. Утраченный материнский объект из поколения в поколение становится поглощающим. Функциональный эквивалент кастрационного комплекса у мужчины, зависть к пенису, тогда послужит женщинам, чтобы покрыть меланхолическое ядро этой глубокой утраты (М. Cournut-Janin). Именно в этом смысле комплекс кастрации и зависть к пенису борются у одних против неназываемого ужаса частичной утраты, а у других — против еще более неназываемого ужаса полной утраты. С этой точки зрения, можно думать, что фаллический порядок и доминирование мужчин над женщинами, возможно, оказывает услугу женщинам, помогая им соотнести их потерю; но этого не стоит высказывать, так, как доводя эту идею политически мало корректную, до конца, можно утверждать, что услужливость женщин в отношении мужчин оказала бы женщинам услугу в их спасении от своей матери. Возможно даже, они специально внушают мужчинам страх, чтобы они им служили Сверх-Я. Отцовским Сверх-Я, разумеется.

Сообщество защищает

Если бы мужчины случайно, один за другим, не ограничивали бы свою тайную зависть к женскому эротико-материнскому и не обезвреживали бы риски, которые она запускает, внешнее вмешательство было бы необходимо. К счастью, сообщество вмешивается, сообщество мужчин, этих существ языка и общества; оно не терпит одинокого наслаждения, прежде всего, потому, что оно опасно, а затем потому, что непродуктивно. Общество требует активных рук, изобретательных умов и продуктивных половых органов. Если женское эротико-материнское, в котором мужчины совершенно ничего не понимают, вызывает у них зависть, {456} нужно отказаться от него, исключить его, доминировать над женщинами, которые его воплощают, запереть их в гинекее, разделить матерей и дочерей, проповедуя экзогамию, отправляющую дочерей подальше, тогда как их матерей охраняют, заставить замолчать детей, задающих непостижимые вопросы, исключить притворяющихся гомосексуалистов, усилить зависть к пенису у мужчин и размахивать пугалом кастрации, продвигать фетиши под всеми видами, красивые дискурсы, прекрасные машины, красивые женщины, которые не вызывают страха...

Одной женщине, актрисе и писательнице, сказали:

Мужчины любят вас, потому что вы красивы.

Нет, потому что я хуже.

Мужчины боятся вас?

Да, потому что я их слишком люблю...

Неогенез, продолжение и окончание

Адам боялся, потому что он не всегда понимал. Тем не менее, Бог сказал Еве: «Твой мужчина будет тобой править». Ева никогда ничего не говорила и время от времени казалась уходящей, крича, в открытое море; или же не ясно зачем, как, и почему она играла со своими дочерьми (ее дочерей Писание не упоминает вовсе). Однажды, более не сдерживаясь, Адам сказал Богу: «Позволь мне познать женские блаженства». И Бог позволил ему познать женские блаженства.

Они были таковы, что он погружался в радости без имени и без образа, вкушая удивительную смесь боли и удовольствия; он больше не шевелился. Его активные, дерущиеся, производящие детей сыновья пришли упрекнуть Адама за его состояние: сообщество не может терпеть, чтобы индивид наслаждался в одиночестве, был не активен, не размножался бы. Но бредящий Адам сказал: «Дитя мое, сестра моя, помечтай сладостно о том, чтобы пойти туда жить вместе». И тогда Бог сказал Адаму: «Осторожно, если ты позволишь себе пойти дальше, ты зайдешь слишком далеко». Но Адам продолжал бредить: «Любить свободно, любить и умереть в краю, который похож на тебя...»Тогда Бог пожалел о том, что сотворил другого, и сказал, что теперь для Адама это начало разрушения.

Адам умер; другие же садятся за стол для тотемической трапезы среди мужчин.